Антироман

Предисловие

Свой Антироман мы с соавтором и другом Рафаэлем Левчиным задумали написать 17 лет назад. Я тогда жил в Москве, а Рафаэль Левчин в Чикаго. Идея исходила от него. Точнее, у него был сюжетный план, который мне до сих пор остался неизвестным в связи с преждевременной кончиной моего друга. По очереди мы сочиняли главу за главой. Каждая глава принадлежала одному из нас, хотя другой мог вмешиваться в текст соавтора. Я с самого начала мыслил наше содружество как литературную игру. Когда Рафаэль мне присылал написанную им главу, я добавлял к ней ещё одну, которую я представлял себе как последнюю. Каждая глава по моей мысли должна была стать последней. Рафаэль как-то выкручивался и находил путь к продолжению. Что из этого получалось Вы можете узнать, ознакомившись с текстом.

Глава 1

[Он поднял глаза]

...И воздвигнуты стены не семью ль мудрецами?..

«Эпос о Гильгамеше».

– Суета сует... – Страпарол отложил книгу: Экклесиаст прав – «…идёт ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своём – и возвращается ветер на круги свои…».

Страпарол регулярно, день за днём, читал по две с половиной страницы. Чтение постепенно превратилось в странную обязанность, которую неизвестно кто взвалил на него. В какой-то глубине под самым мозжечком шевельнулось: а не сам ли он этот законодатель и одновременно исполнитель своего собственного закона?..

Он посмотрел сам на себя и переместил сознание в другую точку пространства, смутно неудовлетворённый увиденным. Скорчился, сжался в глубине сужающейся серой спирали, но вновь неотвратимо оказался в своём собственном о себе рассказе. На веранде было тепло и славно. Воздух, наполненный музыкой насекомых бликов, медленно обтекал руки и поднимался к лицу.

– Прекрасно наблюдать за течением мысли, когда взгляд бежит по строчкам, а нечто трогательное, страшащееся и трепетное блуждает в таких заоблачных высях, которые и во сне не приснятся!

«Дух грезит в людях…» – кто это сказал, и зачем это было сказано? Но точно, это было сказано о творчестве... А люди... приходят они в это селение или в другое, встречаются или расстаются, радуются или горюют... их чувства никак не влияют на устрашающее постоянство природных циклов, да и самой природы, которая что как не страх, бесконечный, беспредельный страх разума перед непреодолимостью познания...

Он поднял глаза и на мгновение ослеп от сияния кипельно-белых кружев, столь соблазнительно и очаровательно просвечивающих и смутно открывающих невысокое рассветное солнце и край розово цветущего дерева.

– Это ты?

Прозвенели осколками фарфора её злые смешинки. Тёмный поворот и вихрь пустоты на месте Борисова-Мусатова. Это сон. Это печаль. Она не вернётся.

– В ярко-голубом кафтане, в сияющем сединой парике я склоняюсь перед тобой, милый образ моего очарования.

– Вот ты сидишь, сложив на коленях руки с букетом таких же голубоватых астр, как те… Ах, эта осень!..

– Я и ты? Или это Бастьен Лепарж подаёт свой последний умирающий букет смертельно больной Марии Башкирцевой? Мадемвазель Мари! Мария! Машенька... Маша...

Книга соскользнула с колен и с мертвенным стуком раскрылась трепету осеннего ночного ветра, полного голубизны и печали.

«Вот взять этот ветер, – продолжал свои размышления Страпарол. – Он все уносит и уносит потоки воспоминаний моей и не моей жизни, рождения и смерти и тлетворного пути созревания и увядания...».

Мысль его преодолела стекла веранды, пронеслась над ночным, задыхающимся от аромата садом и развернула свои ночные крылья над великой рекой. Понеслась к его любимому югу и снова к северу, к истоку, к первому толчку встретившихся светящихся стен и вслед за этим назад, к дому, и повисла над крутым обрывом холма. Через пробегание темнот в свете одинокого ритмично покачивающегося фонарного блюдца была видна каменная плита и на ней фигура лежащего на спине мальчика.

– Он будто грезит в полусне! Это дух в нем грезит!

– Но был ли мальчик? – подумал Страпарол… или это кто-то полушепотом через кусты и веранду… а может быть, закричал громко по-мужицки:

– Был ли мальчик?!

Прозрачный двойник его мысли вышел из тела и лёг на каменную плиту, светясь неуловимым, но всё же явственным сиянием. С одной стороны, он здесь, в кресле на веранде, но это только часть его, и, может быть, не самая значительная часть, а другая, трепетная и неуловимая, пытается совместить свою форму с каменным холодным изваянием. Как у него холодно внутри... и ничего… только тьма, глубокая первобытная тьма всепоглощающей медитации…

Но мальчик... а что, если он также думает обо мне. Лежит на своей холодной каменной плите и какой-то частью души пытается переместиться в моё, такое чуждое ему тело со всей его слизью, сосудами, хлябкими тканями и ещё не обглоданными могилой костями. При этой мысли стало как-то не по себе. Как будто непостижимый и странный, возможно, враждебный, не сводит с него своих сливающихся с ночью глаз.

Страпарол с трудом высвободил из кресла затекшее от неудобной позы тело. Подобрал книгу, перекинул через плечо клетчатый плед, мгновенно стал похожим не то на индейского вождя, не то на некое ритуальное изваяние, предмет верований неисчислимых поколений.

В контрастном свете луны голова его напоминала череп вождя апачей Херонимо, который прославился своими способностями Великого Шамана. Некая мистическая сила подобно тёмному сиянию распространилась вокруг Страпарола. Бесшумной тяжелой походкой он сравнял свой силуэт с внутренней тьмой, погрузился в дурманящий запах её духов, полевых цветов в вазе, наполовину освещённой косым срезом лунного серебра.

– Не начавшийся день пролетел, как одно мгновение… даже вспомнить невозможно, что было между рассветом и закатом солнца… но тьма, тьма длится вечно…

Страпарол, наконец, переступил порог спальни.

Она спала на спине, запрокинув сладострастно голову, напоминая Лилит из знаменитого стихотворения Набокова в момент наслаждения и предвкушения измены.

«Не насытится мое око зрением», – всплыло откуда-то из тайной глубины сознания. Он сел на полу рядом и положил ей руку на живот. Прохладный шелк скользнул, чаши повернулись, ветер влетел в окно, вздувая бледный шелк занавески... «Она лежала на спине, нагие раздвоивши груди...». Сам ли он смотрел на неё, или это каменный мальчик, проникший в его сознание?

Рука на животе начала светиться и отяжелела, стала похожей на раскаленный камень, о котором он когда-то давно читал в древней ирландской надписи. Мальчик на платформе, освещенный воображением Страпарола, пошевелился, и Страпаролу показалось, что в голове его в который уже раз шевельнулось: «Надо найти его… он пойдет со мной… должен пойти…».

Звон насекомых обрёл ясный рисунок линий, долгих, как тонкие карандашный штрихи, её длинных сухих волос на белизне подушки. «Это как нота «ля», которая сквозит во всех голосах природы…».

– Кто так сказал и не обо мне ли?

Страпарол бесшумно отполз в тёмный угол под нависающую тушу комода, потянул на себя ящик и сунул руку в ароматную кипень её белья.

Холодная сталь была на месте. Он крепко зажал её в ладони, или это тот, каменный, свёл судорогой бестрепетного камня теперь уже негнущиеся пальцы. Бесшумно он выполз наружу. В саду за верандой был полный штиль. Бесновавшийся весь день ветер куда-то спрятался, утомившись от беспамятства.

Страпарол выпрямился и огляделся по сторонам. Дорожка, поблескивая перламутровой чешуёй гравия, убегала во тьму ветвей. Тело Страпарола напряглось. Вдали звучала еле слышная музыка. Или ему только так казалось. Интересно, слышат ли изваяния музыку? Он резко повернулся и пошёл на звук. Звук постепенно усиливался, прояснялся. Страпаролу казалось, что он был, есть и будет до скончания мира, этот звук или голос, путеводная нить, выплетенная из лунной кудели.

«Это как нота «ля», которая сквозит во всех голосах природы...» – кто же всё-таки так точно это сказал? Впрочем, какая разница...

Всё это ему только кажется, никогда раньше он не слышал этого чарующего звука; возможно, его не слышал никто. И не услышит. А если услышит, то забудет. Как и он забыл… Ещё один шаг, и станет ясно, где и когда это было…

Но звук усиливался и заставлял Страпарола быстрее шагать по ночной, залитой лунным светом тропе. Вот, наконец, и калитка. А за ней могучая гладкая выпять реки. Шелест прибрежной травы. Царевна-ива на берегу, и он сам в обнимку с этой ивой-царевной, царь немыслимо древнего племени…

– Ива, разве это не женская ипостась имени Иван, как Ольга и Олег, как Машенька и Медведь, как Воля и Волк?..

По сторонам мелькали чёрные руны ветвей. Они же восстали против Рима, эти руны... Они восстали, и пал Рим. Но после... после... им уже ничего не оставалось, как поклоняться павшему, искать остатки его праха на пыльных дорогах войны...

Страпарол сунул руку в карман. Стальная рукоять по-дружески вошла в ладонь.

– Я знаю всё, – лихорадочно проносилась в нем привычно-опасная мысль, – или нет?.. сомненье – это судьба, но нет путеводной звезды, чтобы ей следовать… следует ли следовать собственной мудрости, или мудрость назвать безумием... не испытать ли искушение, какое и не снилось ни одному естествоиспытателю... или предоставить инстинкту, обонянию зверя, вести меня тропой неизбежности?.. в какой лаборатории, в каких ретортах созревают решения – горькие семена судьбы... и для чего?.. чтобы постичь всё под этим небом и некому было открыться?.. не с кем соприкоснуться любовью своей?.. и даже познав это в последнем порыве страсти, так и не суметь остановить поток своей пытливости?.. дать всему имена и утратить дар понимания... не мудрено, что я собственных слов понять не в силах... этих сладостных звуков... этого божественного бульканья... не сам ли Господь сказал Адаму, чтобы он не вкушал с древа того... но мог ли Адам понять Господа?.. Или это Адам сам с собой разговаривал, как я теперь?.. Адам – маленький мальчик человеческой истории...

Ива-царевна стояла, горько опустив свои косы в набегавшие волчки ночного потока, как будто устав слушать покаянные мысли Страпарола.– Где же братец твой? – подумал Страпарол, прицеливаясь.

Длинный фитиль огня безболезненно прошёл сквозь листву. Щелчок был не громче вскрика. Временно вернулась напряжённая тишина и раскололась на другом берегу криками, метанием огней в кустах.

«Ну вот, теперь он по праву окажется на отведенном ему месте... Зло сменяет добро, добро сменяет зло. Всё суета и томление духа...», – думал Страпарол, карабкаясь по обрыву на прибрежный утёс, туда, к каменной плите, к мальчику, спокойно раскинувшему во сне каменные руки под трепещущем мотыльками воздухом в неверном свете фонаря, дрожащего от вновь невесть откуда взявшегося ветра...

Сверху было видно ровную дугу излучины справа от него и низкий противоположный берег. Крики и суета на том берегу усилились.

– Возможно, там кто-то умер, – подумал он. – Если кого-то теперь нет, его нельзя считать живым.

Сердце его при этой мысли запрыгало в груди. Нет знания выше смерти. Я постиг её ещё до того, как познал её мудрость.

– Но я вернулся. Я предал мудрость мою, предал сердце моё, предал Иву – царевну вод – и себя – царя народа забытого. И всё моё предательство – это всего лишь томление духа моего... … и брата моего… умершего… скатившегося по горному склону… упавшего в чёрную предрассветную воду… раскинувшись крестом, ещё не познавшем константиновой благости… и после на простой мужицкой телеге… крест тела его… распятие жизни бренной…

Он почувствовал, как его оторвали от земли и поволокли по росной ночной траве. В кустах на противоположном берегу мелькнуло белое платье, как будто невеста вышла на лунную поляну и вновь скрылась за тёмной калиткой в кустах.

– Это он стрелял, отморозок!

Что-то тяжёлое, тяжелее ночного мрака, опустилось на голову Страпарола, и пропали различия звуков, образов и ощущений...

Но тонко и жалобно звенело нескончаемое «ля»...

Глава 2

[Гигантская змея совершила]

– Вы что, не знаете, что такое Демиург? Так посмотрите в словаре!

А.Стругацкий, Б.Стругацкий, «Отягощённые злом».

Гигантская змея совершила очередной поворот внутри обозначенного горящими свечами спирального коридора и распалась. Составлявшие её люди в пёстрых костюмах развернулись и поклонились на все четыре стороны несколько раз, с каждым разом всё ниже. Голова змеи – четыре женщины в коротких хитонах: зелёном, лиловом, оранжевом и чёрном – вышли в центр спирали и подняли над головами обнажённые клинки, тяжёлые на вид, длинные и сверкающие. Одна из них начала с подъёмом произносить что-то, остальные вторили окончаниям фраз. Что именно они говорили, расслышать было невозможно, так как всё перекрывалось невнятным, но довольно громким бормотаньем, исходящим от толпы непосвящённых, окружавших сделанный из свечей лабиринт-спираль, внутри которого происходило главное действо.

Адам попытался протиснуться сквозь чащу тел, натыкаясь на расставленные локти, упрямо вздыбленные спины, и остановился. Поскольку ближе всё равно не подпускали, он прекратил бесплодные попытки рассмотреть в сгущавшейся темноте происходящее и расслышать произносимые заклинания. В конце концов, он здесь не ради этого. По крайней мере, не только ради этого.

Хотя подслушать его мысли как будто не мог никто (во всяком случае, в этот момент), он непроизвольно оглянулся. Сухощавый старик с закрытым чёрной повязкой глазом в упор смотрел на него. Адам невольно отвел глаза. Во взгляде незнакомца читалось что-то неясное и угрожающее. Именно в этот момент наступила полнейшая тишина, так, что барабанные перепонки готовы были взорваться от бесплодного поиска внезапно исчезнувших звуков. Прямо над головой Адама над толпой в колеблющейся тьме закричала птица. Металлическим неживым голосом… Что-то произошло - замелькали лунные блики, лица людей замещались мордами животных и мгновенно возвращались к своему почти первоначальному виду… Красный туман медленно расползался под ногами.

Ради чего я, собственно, здесь? Адам чувствовал, что еще немного, и он потеряет сознание. Чтобы не упасть он ухватил за плечо рядом стоящего человека… Как ни удивительно, несмотря на испуг и панику в предчувствии припадка, мысли продолжали течь своим ясным… кажется через чур ясным порядком…

Официально – я журналист, которому повезло быть допущенным на тайный ритуал неоязычников...

Это подумал он сам или зловещим шепотом прошептал старик, который теперь уже стоял за спиной Адама почти вплотную? Не отпуская плечо соседа, Адам снова с тревогой оглянулся. За спиной у него стоял невысокий мужчина средних лет со вполне заурядной внешностью. Он пил колу из банки и не смотрел на Адама. Кадык мужчины, когда он делал крупные глотки, ритмично ходил вверх и вниз, как спуско-подъемный механизм. Адам поискал глазами в толпе... Старика нигде не было. Тошнило… Кружилась голова… Красный туман уже поднимался до пояса, распространяя мерзкую вонь горящей свалки.

Померещилось?

Исчезнув, зловещий старик почему-то не желал уходить из сознания...

Извините… Извините… Мне плохо тусклым еле слышным голосом пробормотал Адам, избегая смотреть на соседа в плечо которого он впился своей пятерней…

Что… что… что… что.о.о.о с вами… вами… амии???

Слова разбегались в звуки лепились друг к другу так, как будто он был в пустой металлической цистерне и кто-то, возможно владелец спасительного плеча кричал… кричал… кричал…

Но кто-то другой в его сознании хладнокровно и презрительно повторял, стараясь чтобы голос его был не слышен окружающим и особенно тому, кричащему, вопиющему, вопрошающему…

Тебе повезло, ты понял? Повезло! И если повезет ещё больше, если ты немедленно возьмешь интервью у кого-нибудь из жрецов...

Зачем? Ведь это только крыша. Нет, не крыша, а ксива, записочка такая из железного цилиндра в другой, такой же металлический… Слышишь ксива…

Адам кричал, но не слышал своего голоса, только стенки металла металлически бубнили: Что… что… что… что.о.о.о с вами… вами… амии??? Ты, что и вправду думаешь, что ведешь расследование?

Да! Да…я веду расследование. Своё собственное расследование. Ты понял? Я ни на кого не работаю, вот так!

Если тебя разоблачат, ты всем, народу и трибуналу скажешь это, и никто из них: ни одна ведьма, ни один друид – не сможет опровергнуть это заявление.

С насмешкой бубнил голос, какой-то теперь кафельный и банный, мягкий, не настойчивый, кажется женский…

Конечно, наши средства сильнее любого детектора лжи или наркотика правды.

Нет!

Вновь, не слыша собственного голоса закричал Адам…

Нет! Вы от меня ничего не добьётесь…

У нас и не такие начинали говорить.

Издевался голос, теперь напоминавший Адаму смесь крика павлина и блеяния козы.

Но мне в самом деле не в чем признаваться. Я ничего не знаю… Пока, во всяком случае. Расследование не касается ничьих интересов, кроме моих собственных. Это личное дело.

А сам-то ты в этом уверен? Вот вскроем тебе черепок и сразу будет видно…

Адаму показалось, что темная тень наклонилась над ним и в руке сверкнул скальпель. Колени подгибались, розовый туман клубился уже у подбородка

В этот момент кто-то больно ткнул локтем в спину. Адам через силу обернулся. Молодой парень тупо смотрел ему прямо в глаза.

– Извините...

Воспалённое ожиданием чего-то опасного воображение как казалось Адаму, перепрыгивало с предмета на предмет, но постоянно возвращалось к мысли о возможном разоблачении. Чувство реальности не возвращалось и Адам уже не понимал реальна ли смена событий или это его сознание показывает ему подобие фильма ужасов, особенно изощренного тем, что ничего страшного собственно не происходит, но в этом-то и состоит самое страшное. Сам мыслимый, происходящий со скоростью превышающей человеческие возможности ритуал таит в себе ужас поглощения… события в центре спирали стремительно сменяют друг друга. И все рассеивается: окружающий туман и тьма, глухо бьет в барабан тяжелой кистью небо или это птица кричит… К разноцветным жрицам медленно приближается высокое существо в мехах, с головой, скрытой рогатым шлемом-маской. Оно спиной к Адаму, то приближается, то удаляется, как будто кто-то играет трансфокатором… Да, оно повернуто спиной, и невозможно рассмотреть морду…

Бьет барабан… Адам корчится от подступающей к горлу рвоты… С каждым ударом нарастает чувство опасности… Как будто сон… как будто кошмар… и это плечо в судорожно сжатой ладони, дергающееся на свободу…И этот рогатый… Он-то мне и нужен…

«Ну, не иначе это Сатан собственной персоной!» – подумал Адам, иронизируя над своим страхом, и чуть не свалился с ног потеряв равновесие, потому что плечо соседа выскользнуло из его пальцев и чья-то рука схватила его самого за плечо…

Всего на миг Адаму показалось, что это рука старика из толпы. Рука!.. казалось, была покрыта густой рыжей шерстью. Резко обернувшись и балансирую как будто на скользком льду, едва удерживаясь, чтобы не упасть, нелепо пытаясь сгруппироваться, чтобы откатиться в сторону, он оказался носом к носу с девушкой, очень коротко стриженой и одетой так же, как четыре жрицы, с той лишь разницей, что её хитон был белого цвета. Руки у нее были нормальные. В левой она держала что-то, напоминающее лунный камень.

«Какая редкость!» – мелькнуло и исчезло в сознании Адама вместе с полузабытыми геологическими познаниями.

Её первых слов он не расслышал и переспросил:

– Что?

Она улыбнулась и повторила громче:

– Вы чуть ключицу мне не сломали…

Туман вокруг рассеялся и мир обрел свои обычные очертания предсказуемости.

- Извините. Мне… У меня голова закружилась…

Он не мог оторвать глаз от сияния камня…

- Могу ли я быть полезной?

Девушка приподняла бровь, но лицо ее оставалось неподвижным. Эта разбалансировка мимики напоминала Адаму ожившую маску, которую он видел или это ему приснилось, что он видел в Японии, на берегу океана… Странствующий мим и прикрывшая веером красиво раскрашенное лицо гетера возле киоска за которым уходила вверх отвесная скала с единственным деревом на вершине. Девушка напоминала Адаму одновременно мима и гетеру, странное существо с непривычными для европейца движениями угловатой плавности. Снова слегка закружилась голова, как тогда, когда он оторвав взгляд от мима посмотрел на дерево на вершине, которое именно в этот момент со скрежетом накренилось, посыпались комья грунта и оно стало падать прямо на девушку, прикрывающуюся веером…

- Нравится?

Незнакомка попыталась расшифровать взгляд Адама, прикованный к ее камню.

Он пожал плечами:

– Вы про камень или про ритуал?

– Про ритуал, конечно... А камень... это всего лишь фаль...

– Фаль? – не веря своим ушам, переспросил Адам.

– Ну да, фаль... – девушка снова улыбнулась чудесным образом сохраняя остальную мимику на лице в полной неподвижности...

Тут он сообразил, что она говорит по-русски. Хотя и с необычным мягким акцентом.

– Меня зовут Нинлиль….

Естественно, это её здешний псевдоним, понял он и назвал своё настоящее имя, не видя причин скрывать его и вообще придерживаясь принципа: если не знаешь, что сказать, говори правду.

– Поляк? – полуутвердительно спросила Нинлиль.

– Литовец, – поправил он и, подумав секунды три, уточнил: – Хотя, пожалуй, скорее белорус... то есть вообще-то еврей.

– О-о! – оживилась она. – Что делает мальчик из приличной еврейской семьи в таком месте, как это?!

Он вежливо улыбнулся старой шутке и выразил сожаление, что главный ритуал так плохо виден и слышен.

– Да это же вовсе не главный ритуал! – пренебрежительно махнула рукой девушка. – Точнее, это главный для непосвящённых. А настоящий главный ритуал – завтра, рано утром, когда большинство гостей, наблюдателей вроде вас и рядовых участников разъедется, и останется только элита.

– И Вы, надо полагать, принадлежите к элите?

– Пока нет. С завтрашнего утра буду.

В центре спирали из трепещущих язычков пламени образовался круг, внутри которого оказались загадочное рогатое существо и полуобнажённая белая женщина с чёрной грудью. Все замолчали, и в напряжённой тишине послышалось не то завывание, не то пение дуэтом черногрудой женщины и Рогатого. Это прозвище, как ярлык, приклеилось в уме Адама к носителю мохнатого шлема.

– Жрица Млечного Пути...

Адаму показалось, что Нинлиль в полутьме сверкнула зубами то ли в усмешке, то ли с агрессией.

– Вы о ней? – Адам кивнул в сторону черногрудой жрицы.

Нинлиль не ответила. Её лицо стало непроницаемым.

Тем временем живая змея из людей в спирали-лабиринте стала активно подтягивать диалогу жрицы и рогатого. Слов по-прежнему было не разобрать, но эмоциональность происходящего нарастала на глазах.

– Это, – Нинлиль кивнула в их сторону, – …ну... как бы настройка. Если угодно, репетиция. А вот завтра утром – главная мистерия.

– Вот как? На этом же самом месте?

– Не совсем. Можно сказать, что это будет в концертном зале.

У Адама брови поползли вверх:

– В концертном зале? И что, при публике?

– Возможно. Только вряд ли публика будет подозревать о смысле происходящего.

– Что? Вот эта черногрудая и Рога... – Адам поперхнулся словом. – И этот церемониймейстер в рогатом шлеме?

– Ага, – совершенно по-детски отозвалась Нинлиль. – Вечная мистерия о великом шамане и поэте…

Кто здесь шаман, а кто поэт?

Подумал Адам, наблюдая за страстными движениями черногрудой, которая теперь двигалась как будто исполняя танец… прикасаясь к абсолютно неподвижному рогатому существу.

Вечная мистерия о шамане и великом поэте…

- Если для вас так лучше понятно…

Перефразировала Нинлиль, - Чьё имя неназываемо. Его знают под многими именами, но настоящее не ведомо никому. Он сам себя принёс в жертву и стал...

– Богом?

Неожиданно в сознании Адама всплыл холодный дождливый октябрьский вечер. Он, мокрый и грязный, как Паганини, шел горбатой улицей венгерского поселка... За поворотом открылось поражающее своей аккуратной красотой кладбище. В промозглом воздухе звучало нескончаемое «ля» и мерещилась то ли дева в кисейном подвенечном платье, то ли черёмуха в противоестественном осеннем цвету… Адам взглянул на выглядывающий из-за живой изгороди памятник и ему показалась, что маска на гробовом камне шевельнулась… Всего чуть-чуть…

– Богом? Нет, – она удивлённо посмотрела на него. – А... видите ли... мы не употребляем это слово... без крайней необходимости...

– Но слово «жертва» вы всё же употребляете?

– Если Вы об этом... ну вот Вы стали бы приносить человеческие жертвы?

– Хм... нет. Или Вы имеете в виду жертву Первочеловека?

– Нет, я говорю о реальной жертве... Вот я – биофизик, работаю с живыми организмами. Можно сказать, что я приношу их в жертву... Но человек...

– А есть разница? Для Вас, я имею в виду...

– Для него.

И Нинлиль указала на мальчика лет десяти, стоявшего в стороне и одетого примерно так же, как она, с непонятным предметом в руках и красно-чёрной маской, сдвинутой на лоб... Правую руку мальчик медленно поднял над головой. В руке сверкнул золотом серповидный нож. Адаму показалось, что рука у мальчика каменная.

В этот момент толпа, как по команде, раздалась в стороны, образуя узкий коридор, и четыре женщины в разноцветных хитонах торжественно вынесли кипельно-белое подвенечное платье и остановились в нескольких шагах от Черногрудой и Рогатого...